Оригинал взят у
в Художник Дмитрий Каварга: "Мои учителя - животные!"Ахтунг! Многа букаф!)))
Ф. П.: Ты не боишься, что в контексте выставки «Волос Кулика» будут больше говорить и вспоминать о заслугах Кулика, а не о твоём творчестве?
Дмитрий Каварга: Пожалуй не боюсь, хотя, конечно, слегка подставляюсь. Кулик весьма известен, и раз я сподобился выращивать его волос, да ещё из бороды, значит непременно коньюктурщик. Но история эта жизненная. Можно сказать, что Кулик сам подбросил мне свой волос, который так развесисто и провокативно повис на его плече, что не подобрать его было невозможно. Дело было на одном из круглых столов, Олег с большим воодушевлением говорил о вере в искусство и о том, что всему нашему крохотному артболотцу необходимо сплотить ряды, совершив мужественный переход через экономический кризис... И тут из его бороды вывалился этот волос. Я как раз сидел поблизости, и рука сама потянулась к сокровищу. Принёс артефакт в мастерскую, поместил в пробирку, залил каким-то алкоголем, чтоб предотвратить процессы гниения, потом сделал пост в своём жж, решив что на этом истории и конец, но не тут то было...
События развернулись таким образом, что нелепая история с волоском трансформировалась в одну из моих самых масштабных интерактивных инсталляций, к тому же мутирующую во времени и пространстве. Кстати, проект не столько о волосах, сколько о моем собственном творческом эволюционировании и о топографической материализации этого скрытого процесса. Ещё до всей этой волосатой истории я планировал сделать несколько длинных скульптурных работ. Это были бы такие пластические проекции моих устремлений, своеобразные структурные пучки, тянущиеся от середины тела человека далеко в пространство, затем причудливо разветвляющиеся и распадающиеся на части и снова собирающиеся в скрученные жгуты. Там были бы и перпендикулярные топографические срезы - являющиеся следствием некоего исследования, лабораторной работы по вычленению засечек творческого развития... Одним словом, контекст самого Кулика и его заслуг настолько минимален, что тут и говорить не о чем.
Ф.П.: То есть волос Кулика стал удачной метафорой твоего замысла, которая вовремя подвернулась?
Каварга: Во-первых, да, а во-вторых, здесь же появляется смысловая интрига. Дело в том, что в моём творчестве определённое место занимает тема взаимодействия с арт-социумом. Я далеко не медийный персонаж, занимаюсь самоковырянием где-то там, на перифирии и особо не лезу в бурлящие протуберанцы арт-жизни. А через волос Кулика я, вроде как, подключаюсь к совершенно конкретной и всем понятной событийности. Есть известный персонаж Олег Кулик, и тут же моё странное искусство, мои мозговые тараканы. Начинается замысловатая смысловая возня о творческой самоидентификации и подобных вещах...
Ф.П.: А что ты ответишь тем, кто считает твою работу сакрализацией Кулика?
Каварга: Да что там особо отвечать, могу ничего не отвечать. Каждый имеет право на собственный выбор интерпретаций, хотя уверен что внимательный и взыскательный зритель быстро отойдет от подобных аллюзий. Если попытаться окинуть взглядом нашу московскую художественную ситуацию, то становится трудно говорить и думать о самом искусстве. Начинают всплывать темы связанные с арт персонажами, с их бытом, передвижениями, успехами и падениями, размножениями, в конце концов. Варится булькающий котёл светской хроники. И вот появляется тема проекта "Волос Кулика" - на поверхность бульона всплывает очередной пузырь, внутри которого, однако, газ совсем иного свойства. Мне кажется это забавным.
Ф.П.: То есть, ты пытаешься сместить акценты с отношения к творческому процессу и всему, что ему сопутствует как к светской хронике на внимание к самому искусству?
Каварга: Вот именно.
Ф.П.: Ты позиционируешь волос Кулика как артефакт, который занял достойное место в твоей коллекции. А какие ещё у тебя есть артефакты?
Каварга: У меня есть разные странные окаменелости, зародыши и кости.
Ф.П.: Но не современных художников?
Каварга: Нет, это был первый экспонат такого рода. Первый и последний, я думаю.
Ф.П.: А есть ли какие-то артефакты подобного рода, которые ты, может быть, хотел бы заполучить?
Каварга: Я не собираюсь развивать тему отторгнутых телесных элементов. Хотя, если попадется что-то выдающееся, непременно воспользуюсь. Не обязательно включать это в коллекцию или делать артпроект – можно распорядиться ими как-то иначе – например, скурить или просто съесть...
Ф.П.: А откуда палочники? И чья это была идея – включить в экспозицию именно палочников, а не каких-то других насекомых?
Каварга: Палочники очень странные ребята. Они умудряются застывать на много часов в неудобных позах, сидя внутри моих объектов и имитируя их кусочки. При этом они рассредоточиваются по всему внутреннему объёму, захватывая пространство формы, аккуратно её метят и откладывают бесчисленные яйца. Примерно то же самое делаю и я сам, насыщая своими работами выставочные залы, дома людей и их сознание. Получается, что полимерное формообразование c палочниками является, так сказать, метафорическим фракталом. Такой микромир внутри отдельного элемента, проецирующийся на макромир снаружи, за его пределами...
Между прочим, в другом отсеке инсталляции живут ещё и черви, которые на второй день выставки сгруппировались в плотные клубки, словно засомневавшись, надо ли им захватывать весь объём. Это земляные существа, продвигающиеся вперёд, пропуская грунт внутри себя. Их поведение ещё причудливее палочников.
Животные вообще мои учителя, и идея населить ими инсталляции будоражила меня очень давно. Процесс наконец запущен, посмотрим как будут развиваться события...
Ф.П.: Что ты думаешь о Гридчинхолле? Что значит это место для нашего современного искусства?
Каварга: Я много думал о том, что, по идее, где-то должны быть такие люди, как Серёжа Гридчин, интересующиеся искусством, но при этом не художники и не коллекционеры. Возможно, он такой один, но надеюсь, что это новое для современной России явление. То есть, человек увлечён искусством, ему интересно всё, что происходит в этой области, интересен контакт с художником и само участие в творческом процессе. Другое дело, что государственная поддержка подобных инициатив в нашей стране отсутствует напрочь и всё, как всегда, сводится к исключению из правил...
Ф.П.: Фактически, речь идёт о новой инкарнации меценатов XIX века? Пусть не посредством прямых инвестиций в виде коллекционирования, а посредством создания выставочного пространства и предоставления его для нужд художников и поддержки их проектов.
Каварга: Да, пожалуй, это в какой-то степени отголосок деятельности Саввы Морозова, хотя самого Сергея очень бы позабавило подобное сравнение.
Ф.П.: А что ты думаешь о самой форме – загородный выставочный зал. В Европе она стала распространённым явлением, у нас же – это один из первых опытов пока. Стоит ли развивать эту тенденцию, приживётся ли она в российском формате?
Каварга: Будь моя воля, я бы насадил подобные резиденции квадратногнездовым методом по всей России, но едва ли своим примером Гридчин возбудит массовую активность. Сам формат очень правильный, ведь искусство - это странная область – такая зыбкая экспериментальная территория. Появись благоприятные условия для артисследований, наше искусство соскочило бы, так сказать, с точки "Джи" или как там её, с точки залипания и, глядишь, что-то сдвинулось бы, в конце концов...
Ф.П.: Расскажи что-нибудь о своей жизни здесь в период подготовки проекта. Сколько ты провёл здесь времени? Как это было?
Каварга: Я здесь жил целых три недели, много работал, гладил кота Семёна и наблюдал за курятником.
Ф.П.: Здесь работается лучше, чем в городе?
Каварга: В городе я никогда не работал, потому что живу точно также за городом, в другом районе Подмосковья. У меня там мастерская, окружённая елями и прудами, так что условия чем-то схожи. Но здесь как-то воздух чище(для тех кто понимает о чём я...). Дело конечно не в воздухе и не в месте, а в том, что здесь, в этом зале, есть ощущение абсолютной новизны ситуации. Когда создаёшь какие-то работы, параллельно, краем локатора прислушиваешься к ощущениям - идёт процесс или нет, будоражит ли он странностью и неожиданностью. И если да, то становится ясно, что этот отрезок жизни позволил тебе засандалить что-то действительно интересное. И самое важное - это конечно доверие галериста, в данном случае Сергея Гридчина, который даёт полный картбланш и делает всё возможное для осуществления проекта. Художнику ведь очень важна вера и когда она есть, становятся возможными настоящие чудеса.
Ф.П.: Ты ощущаешь здесь постоянный поток вдохновения?
Каварга: Сейчас да. Вдохновение изменчиво, это же самое помещение спустя время может стать самым рутиннейшим местом, но в настоящий момент я ощущаю мощный прилив творческой энергии.
Ф.П.: Ты стал одним из российских художников, чьё творчество было представлено во французских выставочных залах в рамках года России во Франции. Расскажи про проект «Уроборос» в Париже, как это было?
Каварга: Совершенно верно, к тому же проект "Уроборос" я готовил специально для французской экспозиции.
Как всегда и бывает с моими проектами, не обошлось без довольно длинной цепи странных совпадений, в результате которой я оказался в Париже в день мощного урагана, унёсшего сорок французских жизней. Кульминацией приезда было мгновение, когда кромешной весенней ночью работники аэропорта Шарль де Голль вывезли на тележке гору искореженного хлама. Это был мой проект "Уроборос". Скульптуры покололись не сильно, но вот живопись была искурочена каким-то бульдозерного типа агрегатом и пробита. В этот момент казалось, что моя культурная миссия бесповоротно опрокинута, и в отсутствии выхода необходимо убираться восвояси, поджав хвост. Однако за пару дней всё удалось починить, открытие состоялось вовремя, и ничем другим, кроме как чудом, я не могу это объяснить.
Вообще, поездка удалась, и самое ценное в ней то, что в рамках года культуры России во Франции меня пригласила настоящая французская галерея. Её хозяйка мадам Бенедикт Шольяк написала очень серьёзный и вдумчивый текст к выставке, в котором запараллелила мои работы с творчеством Велимира Хлебникова (назвав всё что я делаю мыслезёмом), Гоголя и даже Достоевского. На вернисаж, среди прочих, пришли почтенные дамы из первых волн русской эмиграции, и мне было очень любопытно побеседовать с ними о погоде и искусстве. От французской публики я пытался добиться ответа, сквозит ли на их взгляд из моих работ некая русскость, в смысле, прочитывается ли сквозь пластику скульптур и поверхность живописи иностранная для них культура. Оказалось, что меня принимают за своего со всеми потрохами.
Ф.П.: Работы там так и останутся?
Каварга: Работы пока там, но совсем скоро предстоит переброска нескольких штук на «Вольту» в Базель на стенд галереи Натальи Ахмеровой. Они у меня как живые существа, путешествуют по разным странам уже сами по себе, живут какой-то своей жизнью... Впрочем, в Базель я тоже поеду.
Ф.П.: Каковы твои творческие планы?
Каварга: В самое ближайшее время хочу прорастить свою инсталляцию в Гридчинхолле за пределы его стен. Процесс нарушения творческих границ вообще не должен прерываться, а в моём случае это даже не процесс, а скорее метод. Я живу, развиваюсь и старею вместе со своими работами, один проект плавно переваривается в другой, и само время превращается в художественный инструмент.
После лендартовской инициации у Гридчина буду работать над крупным наукоёмким объектом с множественными биообратными связями, который имеет название "Модель биометрических отражений". Это ситуация внутри грантового научно-художественного конкурса фонда Зимина. Совместно с учёными, программистами и робототехниками нам предстоит ряд довольно серьёзных инновационных исследований в области психофизиологии человека по выстраиванию биометрических связей с объектом искусства.
Параллельно предстоит сделать многометровую работу для выставки "Звучащее вещество" в Русском музее. Одним словом, планов громадьё и, надеюсь, меня хватит на всё...
Интервью подготовил Филипп Плещунов
