Эго, эгоист, эгоиссимо

Андрей Рогозянский о цивилизации циников

Эгоизм есть предпочтение своих интересов перед интересами другого. Это начало, сходное с порядком природного мира, когда права на делёж добычи, жизненное пространство и самку достаются сильнейшему. «Закон джунглей» нередко проявляется внутри человеческого общества. На протяжении веков и тысячелетий столкновение интересов, интриги и зависть, распри за богатство и первенство, эгоизм правителей, наций и государств наполняли историю, являясь как бы естественным ее фоном. Но история включает в себя немало достижений, в ней кроме «закона джунглей» действуют начала добра и солидарности. Человеческий род наделен разумом и способностью управлять инстинктами. Весь путь цивилизации в положительном значении может рассматриваться как ретроспектива преодоления эгоизма.

Каинова печать

Библейское повествование о первых людях указывает на истоки разделения. Адам и Ева желают самостоятельности, они срывают запретный плод, и в тот же момент единство их нарушается. Познание добра и зла оборачивается осознанием одиночества, незащищенности, «наготы», и отлучением от рая.
Такую свободу правильней назвать индивидуальной автономией. «Адам, где ты?» — взывает Бог. Вместо местоимения «вы» стоит «ты», поскольку Адам один, а не вместе с женой, как прежде. Между мужским и женским пролегает недоверие; со стороны мужчины проявляется желание властвовать, женщина получает собственное «эго» и противится мужской власти. «Сатана рассеял нас», — пишет святитель Кирилл Александрийский. «И теперь мы терзаем друг друга, как дикие звери», — заключает преподобный Максим.

Еще более красноречив сюжет с убийством Авеля Каином. Имя Каин происходит от древнееврейского «кана», что означает «приобретать собственность». Имя Авель (Гевель) в свою очередь связано со словом «гаваль» — «дуть», «дышать». Привязанность к земному вступает в конфликт с устремленностью к Небу. Авель чист, как бы воздушен; брат же его всё более омрачается лицом. До того, как Каин совершает убийство, Бог говорит ему: «Грех лежит у твоих дверей, господствуй над ним». При этом используется особый глагол «равац» («лежать»), который в древнееврейском относился к животным, а не к людям. Грех изображается в виде «мысленного животного», низшего начала, которое лежит «у входа» в сознание человека и стремится овладеть разумом и чувством. Но страсти влекут Каина напасть на Авеля и утвердиться над ним. Его поведение впервые может быть названо эгоистичным.

Животная ненависть застилает Каину разум и толкает совершить насилие над Авелем. Аго­ния брата, предсмертные муки и печать тления на его теле открывают правду о том, что человеческий род смертен.

Бог спрашивает об Авеле, и Каин отвечает: «Не знаю; разве я сторож брату моему?» С преступлением Каина связана первая смерть на земле. Каждый раз, когда мы раздражаемся, «каинова печать», родословная эгоизма дает знать о себе. Всякое эгоистическое побуждение содержит в себе эхо древнего братоубийства.

Ответ Каина звучит удивительно «по-сов­ремен­ному». «Разве я сторож брату своему?» — в этих словах прочитываются и издёвка, и злобный юмор, и определенная, говоря современным языком, «креативность». Такова сниженная «правда жизни», хорошо знакомая нам из повседневности и носящая название цинизма.

Циники

Циники (киники) первоначально — философы в Древних Греции и Риме, бродяги, находившие удовольствие в том, чтобы проповедовать простоту жизни и обличать неправду. Первым из них был Антисфен (IV-V вв. до Р. Х), учивший, что жить надлежит в естественных условиях, «подобно собаке» и довольствоваться малым. Прозвище «собаки», («kyon»), стало символом направления. Облаченные в грубый плащ, с котомкой и посохом киники переходили от селения к селению, из полиса в полис, привлекая всеобщее внимание своим видом и эксцентричными выходками.
Кинизм считал источником зла плохой социальный порядок и лицемерную мораль. В знак протеста киники вели себя как опрощенцы и маргиналы, называя себя космополитами (kosmopolitis) — гражданами мира, а не какой-либо отдельной страны. Само понятие «космополит» впервые возникло в лоне кинизма и связано с его философией.

Наиболее известен Диоген Синопский (около 404—323 до Р. Х.). О чудаковатом бородаче сложено множество исторических анекдотов. Вряд ли их можно считать исторически достоверными, но они довольно точно передают суть кинических воззрений. Задачей своей Диоген называл «переоценку ценностей», в других случаях определяемую им как «перечеканка монет». Жилищем в Афинах Диоген имел глиняную бочку-пифос вблизи Агоры. Здесь собирались философы, и Диоген часто вступал в споры, например, с Платоном, великим своим современником.
Одни поступки Диогена были смешны и относительно безобидны. Случалось, например, что Диоген средь белого дня ходил по Афинам с зажженным фонарем, крича: «Ищу человека!» Другие выходки носили оскорбительный характер. Как-то, приняв приглашение посетить роскошный дом знатного гражданина, он сплюнул на хозяина со словами: «Что же делать, если вокруг нет никакого места хуже». Кинизм — первая идеология, неотъемлемой частью которой был демонстративный эгоизм. Презрение к правилам поведения и нравственным нормам, отрицание и сарказм представляют полемически выигрышную позицию. В различные эпохи встречался особый тип l’enfant terrible — любителей «резать правду-матку» и демонстрировать брутальный характер. Есть что-то в нас, что отзывается на сниженный стиль и мрачную иронию, что принимает их как бы по-особенному достоверными и убедительными.

Александр Македонский испытывал нищего философа и не смог превозмочь диогеновых упорства и свободолюбия.

Полагая, что Диоген оригинальничает, надеясь, как и все, в конце получить какую-нибудь выгоду, царь прибег к последнему средству, сказав: «О, Диоген, ты меня победил. Проси у меня всё, что хочешь». На то время Александр имел титул Великого, подвластная ему империя простиралась до Средней Азии и Индии, великолепию и могуществу ее не было предела. Любой бы на месте Диогена воспользовался случаем, чтобы устроить свою судьбу, приобрести влияние и славу. Но Диоген коротко ответил: «Отойди, ты заслоняешь мне солнце». Александр был потрясен и, как говорят, позавидовал мудрецу: «Если бы я не был Александром, я бы хотел быть Диогеном». По иронии судьбы оба, и великий властитель, и нищий философ, умерли в один день 10 июня 323 г. до Р. Х. На могиле Диогена установили мраморный памятник в виде собаки. Стихотворная эпитафия гласила:
Пусть состарится медь под властью времени — всё же
Переживет века слава твоя, Диоген:
Ты нас учил, как жить, довольствуясь тем, что имеешь,
Ты указал нам путь, легче которого нет.

Увы, сила духа и самоограничение так и остались философским мечтанием, тогда как стремление к легкой жизни и наслаждениям распространялось всё больше. Кинический призыв опроститься, чтоб «жить по-собачьи», открывал дверь проявлению страстей и инстинктов. В соединении с политическими интригами позднеантичной эпохи, языческими оргиями и неверием кинизм становился цинизмом в значении законченного эгоизма и скепсиса.

Эгоистические коллективисты

Тем временем на другом конце Средиземноморья, в Иудее, разыгрывалась своя драма — драма стагнации и порчи коллективистского идеала. Закон пронизывал все сферы жизни древнееврейского народа, что давало поводу Иосифу Флавию не без гордости заявлять: «Из нас кого о законах ни спроси, тому скорее труднее будет назвать свое собственное имя, чем рассказать их все. Равным образом и в повседневных отношениях все дела мы делаем сообща, с единой мыслью о Боге. А что в повседневной жизни все должно сводиться к одному — к благочестию, о том можно услышать даже от женщин и прислуги». Иудей свято верил, что Тора несет в себе наилучшее, совершенное знание, которое, если следовать ему точно и постоянно, даст благо и ему самому, и всем единоплеменникам. Он был далек от того, чтоб изобретать новые правила или улучшать их. Что в системе эллинистических ценностей считалось узостью взглядов, по соседству, у израильтян имело противоположную трактовку — верности долгу и одобряемой всеми добродетели.
За много столетий перед тем еврейский народ получил Пятикнижие (Тору). В последующий период времени Тора подверглась многократному комментированию. Вся жизнь древнего еврея «от и до» — начиная с молитвы и жертвоприношений и кончая приготовлением обеда и уборкой жилища — оказалась охвачена культовыми предписаниями. Возник принцип «изгороди вокруг закона», имеющий целью предотвратить даже случайное его нарушение. Например, поскольку по субботам запрещалось выполнять любую работу, в том числе ломать ветки для разведения огня, то на всякий случай стало запрещаться ездить на лошади, дабы даже нечаянно человек не мог пожелать сломать ветку, чтобы погонять лошадь. Всерьез обсуждали, можно ли есть яйцо, снесенное курицей в субботний день.

Идея избранничества по крови, передающегося по праву рождения составляла важное психологическое обоснование иудейства. Человек считался ценен не сам по себе, но именно как еврей, член своей нации, представитель еврейской семьи, своего рода, религиозной общины.

Личное самосознание и ответственность затушевывались. Не соблюдающий Закон позорит народ и, наоборот, ревностный исполнитель приближает торжество Израиля. Филон пишет: «Каждый мудрый человек является выкупом за глупца. Когда я слышу о смерти мудреца, мое сердце скорбит не о нем. Нет, я оплакиваю тех, кто пережил его. Без сильной руки, которая их защищала, они обречены на невзгоды, которые суть их пустыня».
На первый взгляд, такой коллективизм хорош, особенно если сравнить его с индивидуализмом греков. Однако Евангелием данный «идеальный религиозный порядок» раскрывается в совершенно ином свете — как застывший и чёрствый, не оставивший в себе ничего от заповеданной Моисею праведности и любви к Богу и ближним. Множества подробнейших требований держался иудей у себя в быту, но при этом из поля его зрения ускользало важнейшее в законе: суд, милость и вера (Мф 23:23). Иудейские нравы оказались по-своему циничны и жестоки. Религиозность соединилась с культом земного благополучия, упорядоченности и достатка. Казуистическая мораль самооправдания заняла место «сердца сокрушенного и смиренного», которое воспевает псалмопевец Давид.
Столкновение индивидуальных интересов и мнений — не единственный род эгоизма. Возможен эгоизм нации, эгоизм семьи, эгоизм стаи и стадности. Новый Завет содержит множество характерных зарисовок быта и нравов Израиля. Обличение эгоизма и мнимой праведности, самопревозношения в силу принадлежности к избранному племени составляет главный предмет общественной проповеди Сына Божия. Конфликт Его с иудеями развивается именно в этой плоскости. Христос открыто называет заблуждениями, учениями человеческими большинство иудейских обычаев. Истинная праведность имеет мало что общего с мелочными торгами. Израилю, если он желает войти в Царство Божие, вменяется в необходимость превзойти праведность книжников и фарисеев (Мф 5:20).

Новое Я

Христианство является противоположностью эгоизма. Преодоление автономии и индивидуализма в некотором смысле составляет всю его суть. Когда Иисуса Христа просят в лаконичной форме передать содержание заповедей и писаний пророков, Он говорит: «Возлюби Бога всем сердцем своим и ближнего, как самого себя» (Мф 22:37–40).
Каким же образом проблему эгоизма предлагает решать христианство? Необходимый минимум нравственного поведения описывает симметрия: как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними (Лк 6:31). Это правило, называемое также «золотым правилом нравственности», лежит в основании многих этических систем. В книге «Беседы и суждения» Конфуция (ок. 551 до Р. Х. — 479 до Р. Х.) читаем: «Ученик спросил: «Можно ли всю жизнь руководствоваться одним словом?» Учитель ответил: «Это слово — взаимность. Не делай другим того, чего не желаешь себе»».
«Золотое правило» само по себе не исключает эгоизма. То, что одна эгоистичная натура может, «как для себя», пожелать другой эгоистичной натуре не обязательно является благим и правильным. Моральная симметрия не учитывает многообразия характеров и потребностей. Люди разные и нуждаются в разном, выбирать для другого всегда точно то, чего хочется тебе, означало бы прямолинейность и отсутствие чуткости. Есть ряд ситуаций, не предполагающих простой однородности, но «сложносочиненность и сложноподчиненность» в решениях. Таковы отношения иерархии либо антагонизма. По понятным причинам родитель не всегда может желать для ребенка того, что желает себе; начальник с подчиненными стоят на разных ступенях ответственности, преступник в свое оправдание не может использовать аргументы моральной симметрии по отношению к судьям и жертвам. Естественная справедливость имеет множество недостатков и оборотных следствий, одно из которых — «симметрия мщения», взыскующая с обидчика «око за око, зуб за зуб». Смысл данного «правила» в том, что если тебе сделали плохо, то ты имеешь право отплатить тем же.

«Золотое правило» — это своего рода как бы «страховочный трос» нравственности, удерживающий общество от падения в пропасть. Оно призывает человека не считать собственные мысли и желания за единственную отправную точку, а соизмерять поступки с поступками других.

Иначе говоря, находить общую меру своих и чужих поступков и учитывать общую меру в своем поведении. Кроме того, через него вводится важное начало благодарности или долга. То доброе, что другие сделали для меня, я должен в силу симметрии и из благодарности «возместить» или уравновесить собственным добром. Но и в том, и в другом случаях противоречие автономных «я» остается, единодушие представляет труднодостижимую цель. В дополнение к «золотому правилу» в проповеди Христовой присутствует и нечто другое: Вы слышали, что сказано древним: не убивай; кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф 5:21–22, 27-28).

Это правило христианской нравственности проводит однозначную связь между грехом мысленным и грехом совершённым. Вспомним, как Каин омрачился лицом еще прежде совершения убийства. «Каинитские» поползновения ума и чувств предшествуют любому преступлению, любому проступку. Чистота сердца — вот та высота, на которую нацеливает христианство. Чистые сердцем узрят Бога (Мф 5:8) и тем же самым они избавляются от эгоизма, приобретая мир и незлобие в отношениях с ближними. У старца Паисия существует концепция «доброго помысла». «Пустим в ход фабрику добрых помыслов», — говорил он по своему обычаю, когда известия о чьих-нибудь порочных поступках или недоброжелательстве достигали его. Намерения таких людей старец истолковывал всегда в лучшую сторону и таким образом избегал вражды.
Существует и еще одна причина христианину не иметь эгоизма:  христианин критичен к себе и не привязан к мимолетным и быстро меняющимся чертам индивидуального «я». Его представление о себе включает осознание своего несовершенства и необходимости изменений. Самолюбие и самомнение, спутники эгоизма, учат принимать за свое собственное и отстаивать как свою собственную всякую наклонность в характере, любое исходящее изнутри намерение или пожелание.

Но христианин живет в перспективе самосовершенствования, он отделяет черты ветхого «я» от нового в себе самом. Ветхое «я» есть искажение настоящего образа, которое подлежит исправлению и расчистке.

В текущем состоянии личность недораскрыта, имеет как бы промежуточную форму. В ней много наносного. В одном из посланий апостол Иоанн говорит «еще не открылось, что будем», апостол же Павел упоминает о «сокровенном человеке сердца», скрытом под грубой и переменчивой наружной оболочкой.
Внутренний прогресс в Боге имеет следствием новое органическое единство. Вы — тело Христово, а порознь — члены (1 Кор 12:27). Авва Дорофей излагает следующую притчу: есть круг на земле и прямые линии, идущие по радиусам от центра к окружности. Круг — это мир, люди мира. Центр круга — Бог, радиусы же — пути жизни человеческой. Насколько люди приближаются к Богу, входят внутрь круга, настолько они становятся ближе и к Богу, и друг к другу. В какой мере они удаляются от Бога, в той мере удаляются и друг от друга. «Таково естество любви, — заключает авва Дорофей, — насколько мы находимся вне и не любим Бога, на столько каждый удален от ближнего. Если же возлюбим Бога, то сколько приближаемся к Богу любовью к Нему, столько соединяемся любовью и с ближним; и сколько соединяемся с ближним, столько соединяемся с Богом».
Ветхое «я» противится изменениям, и в полной мере красота нового человека раскрывается в немногих примерах. И всё же ретроспектива святости, история Церкви дают замечательный пример единства и жертвенности, собирания человечества, этого разбитого драгоценного сосуда, воедино.

Время прагматиков

Новое время меняет представление о нравственности, целях и ценностях жизни. Самосовершенствование, внутренний прогресс сменяется прогрессом знаний и технологий. Рынок и конкуренция взращивают новый тип прагматического поведения с предпочтением собственных интересов и выгод. Современностью эгоизм воспринимается как обыденное явление. О нем снимают телепрограммы, и книги о «добродетели эгоизма» выдерживают десятки переизданий.
Человек постиндустриальной эпохи ощущает себя вполне самодостаточным. Как «человек в коконе», он сопротивляется близким отношениям и отталкивает любого, кто вторгается в его личное пространство. В сравнении с эгоизмом природным, натуральным, самодостаточность современности представляет собой как бы превосходную степень: «эгоиссимо». Общество проваливается в цинизм. В каком-то смысле оно само становится маргинальным антиобщественным течением. Этика эпохи победившего эгоизма имеет перевернутый вид. Ценности терпения, миролюбия и скромности не занимают в ней видного места. Положительное ощущение жизни «эгоиссимо» подпитывается лестной самооценкой, а страдания неудачников вызывают социал-дарвинистское высокомерие в свой адрес.
Иоанн Златоуст говорил: «Бог, провидя, что люди будут самолюбивы, связал их взаимными нуждами и сим, как уздою, обуздал их самолюбие». Сохранять качества открытости и взаимопомощи, способности к приятию и доверию к ближним, отказавшись следовать общему эгоистическому правилу, — таково во многом содержание христианского подвига сегодня.